В самый драматичный момент своей жизни Сергей Кухто написал заявление о вступлении в союз художников, но никуда с этим заявлением не пошел. «Все равно там проголосуют против меня и сделают больно еще раз», — сказал жене, и возразить на это ей было нечем. Его работ почти никто не видел, и что происходит в стенах его мастерской, часто оставалось тайной даже для самых близких… Это теперь музеи и галереи оспаривают друг у друга возможность показать холсты Кухто в своих стенах, преподаватели творческих вузов приводят на его выставки студентов, а социальные сети тиражируют картины, возбуждая одинаково долгие и глубокие споры об искусстве среди профессионалов и дилетантов. Но увидеть свой триумф Сергей Кухто не сумел.

Такие, как он, до триумфа не доживают. Да и нужен ли ему был этот триумф? Свои картины Кухто продавал за бесценок, куда охотнее дарил, а еще скорее уничтожал, не находя их достаточно совершенными. Его первую персональную выставку устроили друзья — если бы Сергей был жив, о выставке не могло быть и речи. С его точки зрения, ни одна их тех работ не могла считаться завершенной, хотя каждая писалась годами. Но когда публика увидела это, сказать, что Кухто — не художник, не посмел никто. А ведь говорили… Тогда оценить его талант по–настоящему могли только друзья, большинство коллег разглядели его, когда уже ничего нельзя было исправить…

За год до той выставки Кухто приравняли к индивидуальным предпринимателям и отняли мастерскую, платить за которую было нечем. Смысла в жизни, лишенной возможности рисовать, для него было мало, и в 40 лет Сергей поставил резкую точку в своей биографии… А потом состоялся вернисаж, давший начало мифу о витебском кентавре, уничтожившем границу между условным и реальным.

Впрочем, не такой уж это миф. В сумерках над одним из его «Полканов» действительно появляется месяц, в другом освещении не различимый на этой картине и под лупой. Зато в «Прекрасной провинциалке» лупа проявит не только капли росы на цветках сирени, но и легкий майский ветер — края занавески там… да, реально колышутся. И это ничуть не аттракцион от художника, не какие–то там технологии, а именно то, о чем в наше время сплошных художественных концепций обычно молчат. Мастерство… Но эти картины и без лупы надолго не отпускают. Каждая история Сергея о кентаврах невероятно кинематографична: сюжет о том, что было до и после запечатленного мгновения, возникает сам собой. Вместе с тем недосказанным, но важным, которое, как в любом хорошем кино, зритель домыслит сам.

Не так давно в Национальном художественном музее завершилась персональная выставка Сергея Кухто… В прошлом году музей демонстрировал его работы не раз, были и другие выставки, а желающих пригласить к себе кентавров Кухто меньше не становится — и в Минске, и в его родном Витебске, и за рубежом. Не важно, что картины все те же (осталось совсем немного холстов, все, что было создано им до 1991 года, Сергей уничтожил). Не важно, что «увидишь это раз — запомнишь навсегда» (таких и похожих записей в книгах отзывов в избытке). Но всякий, кто видел, мечтает увидеть их снова. Этих далеко не античных и совсем не призрачных кентавров, полуконей–Полканов, бредущих по снегу в окрестностях сегодняшнего Витебска…

— Все это было с нами, — вздыхает Раиса Кухто. — И снег, и овраги, и радуга… Мы же с ним постоянно куда–то шли, брели. Вдвоем, потом с маленьким сыном… Все эти странствия и пейзажи Сергей запоминал, а потом выкладывал на холст свою жизнь и душу… Однажды он мне сказал: «Неужели ты не видишь, что я иду, сжигая за собой мосты?» Я видела, и порой это пугало…

Она видела все — и его будущий успех тоже. «Ты просто слепо веришь в меня», — писал Сергей жене и рисовал спутниц своих кентавров с ее лицом…

Зрение

— Говорил мне: «Зря бог дал мне кисточку, не в свое время я родился. С такими руками только викингом быть и суда грабить». Кисти ему привозили из Голландии, самые тонкие он выщипывал до единичных волосков, чтобы на холсте не видно было и следа мазка. Все страдал, мол, рука тяжеловата — он был большим, рослым, с удовольствием работал топором, косой, рубанком. Но после этого пальцы теряли чувствительность, писать, особенно мелкие детали было сложно. Да и зрение… Деньги на свою мастерскую Сергей зарабатывал резьбой по дереву и случайно выколол глаз. Еще тогда был готов уйти… «Сходи к врачу, — попросил меня, — узнай, буду ли я видеть. Если не буду, жить не стоит». Врач сказала, что зрение вряд ли вернется. А я соврала… Стал тренировать оставшийся глаз, придумывал для себя разные приспособления. И восстановил зрение…

Зеркала

В одном из своих армейских писем написал мне: «Если бы я знал, что создал такую работу, как хотел, мне все равно, чье имя под ней стояло». Но как же он мучился, что не получается так, как хотел, что нет ощущения материальности в картинах… В конце концов, все уничтожил и не писал три года. Строил мастерскую, думал. А когда снова взял кисточку, все изменилось, и сюжеты стали другими. И мастерство…

Писал долго. Скажем, на «Прекрасную провинциалку» ушло 6 лет. Сергей дожидался мая, ломал свежую сирень и писал ощущение поздней весны. Через два дня букет вянет, свежесть уходит, он ломает новый. Сирень отцветает — поворачивает картину к стене до следующего мая…

Ему важно было писать с натуры. Для своей «Венеры перед зеркалом» по всему городу искал старинное серебряное зеркало. Раздобыл настоящую лиру, которой приманивает птиц его «Полкан с чижами». Нашивал листочки ясеня на ткань, чтобы получилась ясеневая накидка — символ чистоты. А свитер ромбами, который я связала, покрасив нитки ольховыми шишками, остался не на одной картине…

В мастерской у него висело два зеркала — перед ним и за спиной. Но иногда позировали друзья…

 

Карандаш

Мы познакомились на вступительных экзаменах в художественное училище. Я попросила у него ластик. И когда Сергей поднял на меня глаза — светлые–светлые, — я увидела в них такую отрешенность… А 1 сентября узнала, что мы в одной группе. Занятия начались сразу же, а я ничего тогда с собой не взяла. Сергей разломал свой карандаш, заточил и дал мне. Этот карандаш я хранила потом очень долго…

Родители Сергея от искусства были далеки. Но мать иногда рисовала для него. И однажды нарисовала жеребенка, который, как рассказывал Сергей, показался ему живым… Возможно, с того жеребенка все и началось. Мать умерла, когда Сергею было 6 лет…

В училище он приехал с толстой папкой рисунков. В основном это были лошади… Потом мы сидели в библиотеке, и он рассказывал мне о Сезанне, рассуждая, почему у Сезанна именно такие цвета, а не другие. Его любили слушать даже преподаватели, хотя он с ними часто спорил — каждого художника Сергей изучал очень глубоко…

Помню, однажды с подружками по училищу мы сплетничали о парнях, и я сказала, что мне нравится Кухто. «Кому он только не нравится, но он же не для жизни», — услышала от подруг. Тогда я этого не понимала. А после один из наших преподавателей заметил, что любой из нас, сложись жизнь иначе, мог бы выбрать другое занятие. Кроме Сергея — Кухто мог быть только художником.

Идея

Ему было важно, чтобы под снегом на картине чувствовалась живая земля — для этого очень серьезно изучал геологию. А еще биологию, историю цивилизации, философию, законы Кеплера, значение камней и снов — все было важно, нет ничего случайного на его картинах. Но планка, которую он себе поставил, была слишком высока…

«Я написал «Обнаженную», и мне особенно вчера было плохо, — признавался мне в одном из писем. — Я почувствовал, что очень одинок. Но мне не нужен был никто, и даже ты с сыном, и я не хотел ничего… Мне не нравится моя «Обнаженная». Я случайно встретил Ивана (знакомого художника. — Авт.) и позвал его. Я предупреждал его, что она мне не нравится. Когда он увидел ее, обернулся и посмотрел на меня с недоверием… Он сказал, что все написано хорошо, а тело, как живое. Он просто не понял… Если взять графическую идею, я убежден, что она может висеть рядом с Джорджоне, Тицианом и их «Обнаженными». Но исполнена она до ужаса сносно… Я подозреваю, что мучаю тебя и мучаюсь сам из–за этого «сносно»…

Свою «Обнаженную» он также уничтожил.

Музей

Приходят коллекционеры… Но если я продам им работы Сергея, их больше никто не увидит. Иногда пытаются уговаривать — мол, если не я, то дети все равно распродадут эти холсты. Нет, наши дети ничего не распродадут. Картины Сергея могут быть только в музеях и на выставках. Уже есть… А со временем — в этом я абсолютно уверена — в Витебске появится его музей или персональный зал Сергея Кухто. Так будет.

zavadskaja@sb.by

Фото из личного архива. Советская Белоруссия № 54 (24684). Суббота, 21 марта 2015

Автор публикации: Ирина ЗАВАДСКАЯ

Дата публикации: 22:45:55 20.03.2015

Читать статью полностью на портале «СБ»: http://www.sb.by/kultura/article/vitebskiy-kentavr.html